-----------Новое начало-----------------

Суини был возбужден. Еще вчера они едва не попали под горячие лапы разъяренной от горя львицы, но они снова здесь, где совсем недавно невинное маленькое существо было убито самым жестоким способом. Суини не шибко понимал, зачем они снова здесь: запах почти выветрился, а львы ушли искать виновника. Каракал так и не смог поговорить с той львицей. А хотел. Очень хотел. Он понял, что видит себя в ее глазах, полных ненависти. Он почувствовал прилив смешанных чувств: злорадство, невыносимая тоска, кровожадность и эмпатия. Воспоминания о своих ранах не давали ему уснуть этой ночью. Поэтому Суини бодрствовал, предаваясь воспоминаниям и сторожа сон любимой. Он хмуро смотрел на луну, думая. А думал он всегда целиком погружаясь в себя.
Безумное желание порождалось в его голове. Коварное. Известно, что один плохой день может поменять любого, кому не посчастливилось иметь такой день. Заливаясь безумным смехом, еще некогда грустный и апатичный, несчастный сводил других с ума, превращая их жизнь в ад, в отместку за то, что весь мир считает его сумасшедшим. Некогда веселый, задорный смельчак превращался в мрачного убийцу, беспощадного и бессердечного. Каждый сходил по-своему.
И лишь из-за одного дня.
Что станет с этой львицей? Этот вопрос мучил Суини. Да, он примерно знал дальнейший сценарий: львица будет искать того, кому она должна отомстить. Долго, почти безрезультатно. Возможно, ее покарает смерть. Возможно, она сдастся и станет холодной. Возможно, оправится, нескоро, но ее близкие помогут ей вернуться в душевное состояние. И лишь шрам будет напоминать ей о большой потере.
А что, если ее толкнуть в нужное направление? Науськивать, сводить с ума еще больше, чем прежде. Внушить нескончаемую жажду мести. Ее злость будет направлена не только на убийцу малыша. Не-ет, все можно завести куда глубже. Виноват каждый, везде и всюду. Неважно, как и почему, главное, что он заслуживает смерти. Убей их, покарай за их глупость, за их грязь, они не достойны жить, пока ты испытываешь боль.
Суини усмехался. Если бы у него была бы такая возможность, сделал бы он такое? А, может, наоборот? Зная, что сделал с ним один день, смог бы он уберечь эту несчастную от помешательства?
Но яркая мысль о мести перебивала все его чувства. Он сам до сих пор не разобрался со своим демоном. Мысль о том, что он смог бы утихомирить свой пыл при помощи львицы, пугала и приводила в восторг одновременно. Помочь найти каннибалку. Помочь убить ее. Нет, он бы никогда не поднял бы лапу на Суматрас. Но все же эта мысль приносила удовольствие.
И вот сейчас, они снова здесь. Каракал задумчиво осматривал территорию, представляя то, что могло бы произойти вчера иначе. Он почти не обращал внимания на разговоры Джу, ибо разум его витал в мыслях.

Рана, в три глубокие борозды, протянувшиеся от загривка к грудине, до сих пор ужасно ныла. Порой, по всему телу пробегала дрожь. Иногда я натыкался на ветки, спотыкался, падал мордой в грязь. Но я ничего этого не замечал. Навязчивые видения, обрывки чужих фраз и собственных мыслей беспорядочно копошились в моём сознании. Среди видений чаще всего мелькали оскал моего бывшего сюзерена, кроваво-красный взгляд тёмношёрстого каракала, трепещущий от страха Фарей, образ матери, с которой я так и не успел попрощаться и улыбка Жары. Всё это но фоне воплей честолюбивого идиота, прежде не подозревавшего, что он честолюбив; окриков влюблённого дурака, бросающего вызов своему сопернику; назидательных речей и упрёков брата, чужих насмешек и неудержимого гогота всезнающего разума, предупреждавшего, что всё этим и закончится. Всё самое хорошее. "А теперь, дорогуша, начнётся ад..."
Фарей молчал. И это спасало меня от полного помешательства. Я просто шёл. Куда-то. Интуитивно. Ничего не видя, ничего не чувствуя, предоставляя себя на растерзание хаотично мечущимся чувствам и бьющемуся в предсмертной агонии разуму.
Временами наступало "просветление". В такие моменты я был наиболее уязвим перед наступающим безумством. Меня до костей пробирал страх. Я останавливался, боясь шелохнуться, сознавая, что всё это, всё что произошло со мной - правда. Что отныне и навсегда я - ничтожество, которым всегда с такой гордостью себя нарекал. Что я был привязан к той жизни, которую презирал. Что я любил службу, которая, как мне казалось ранее, была мне безразлична. Что я привык служить и подчиняться и самовольно не согласился бы променять ту жизнь на свободную, о которой я начал грезить, пространствовав последние пару недель. Что я - раб. Раб мира, который сам же создал, чтоб никогда не стать чужим рабом. Что брат, единственное существо, привязывающее меня к жизни, рано или поздно покинет меня, и у меня уже не будет оправданий для самого себя. Что моя любовь, единственное светлое чувство, которое я не сумел в себе загубить, обречена.
Но это было лишь одно мгновение. После я вновь оказывался во власти несвязных видений, бушевавших на просторах моего сознания, и успокаивался.
Что-то новое произошло, когда я соскользнул в ручей. Инстинкт самосохранения, будь он неладен, смёл все мои мысли и выкинул моё тело на берег помимо моей воли. С этого момента я возненавидел свой инстинкт самосохранения. Однако снова кидаться в ручей не стал, боясь, что это спровоцирует братца на какие-нибудь действия и я, невзначай, поддавшись неведомому мне искушению, придушу его. Моя паранойя не сразу пришла в себя, так что у меня было время, чтоб непредвзято оценить обстановку. И тут я услышал голоса и различил неподалёку два силуэта.
С великим трудом я сохранил самообладание. Пока ещё не весь мой мир был разрушен: некоторые особо сильные привычки оставались. Одна из таких привычек была: проявление смирения и спокойствия в критических ситуациях, представляющее собой высшую степень самоиронии и издевательства над собой. Моей паранойе это было только наруку, так что она согласилась ненадолго отступить, чтоб после атаковать с новой силой.
Отряхнувшись, я впервые взглянул на свою полосчатую рану - последний подарок львиного короля своему верному вассалу. Взглянул совершенно безотчётно. Услышал за ручьём шаги брата и, не дожидаясь его, направился к манящим меня силуэтам.
Я узнал их сразу. Иначе бы - не пошёл. Иначе бы - моя привычка не проявилась бы с такой силой.
Подойдя к Жаре и её спутнику (я ни разу не посмотрел на них, с того момента, как их заметил), я склонился в поклоне.
- Здравствуй, сестра, - пробормотал я, всё не поднимая головы. Мой голос показался мне совершенно чужим. Он был слишком спокойным, слишком тихим, слишком живым, слишком непохожим на тот, который я слышал всё это время. - Прошу прощения за свою бестактность, но: позволь мне с братом странствовать с тобой.
Прямо вот так. Без всяких предысторий и долгих разговоров. Всё бессмысленно. Что бы она ни сказала - я скажу своё, покуда идти мне больше некуда. И у меня совершенно нет времени, чтобы играть по правилам. У меня вообще нет времени. Ни на что. Я даже не осознаю в полной мере, что я делаю. Но я пришёл сюда, идя вникуда, следуя за своим безумством, значит, здесь мне и место. Значит - будь что будет. Лишь бы поскорей.